Компетентный хоррор от Андре Овредала и Гильермо дель Торо, пытающийся увязать детские страшилки со взрослым политическим высказыванием.



Группа подростков, скрываясь от школьного хулигана на Хэллоуин, встречает заезжего мексиканского паренька Рамона и недолго думая ведёт его к местной достопримечательности — «дому с привидениями», в котором когда-то жила семья злобных капиталистов, чья дочь сошла с ума и начала травить детей в городе. Её душа, по легенде, до сих пор живёт в доме и, если её попросить, может рассказать гостю одну из своих страшных историй, после которой тот непременно отправится в мир иной. Рамон, человек наблюдательный и смекалистый, обнаруживает в доме потаённую комнату, которую никто раньше не находил. Там девочка Стелла, wannabe-писатель и жертва комплексов, находит книгу той самой сумасшедшей девочки с историями, написанными детской кровью. Стелла берёт книгу домой, и вскоре страшилки из неё начинают претворяться в жизнь.



Шестидесятые, дамы и господа, снова в моде: в одну неделю в мировом прокате объявилось сразу две картины, кардинально разными способами, но с одинаковой ностальгической слёзкой у глаз возвращающие нам старые-добрые. В обоих случаях — с сильно заметной ревизионистской оптикой, в обоих случаях — с громкими именами за пазухой. Первый, конечно же, Тарантино со своим «Однажды… в Голливуде», второй — несколько затерявшийся на фоне первого (а кто бы тут не затерялся) — Гильермо дель Торо с продюсерским проектом «Страшные истории для рассказа в темноте». Хоррором с инструментарием детской страшилки и амбициями манифестального среза эпохи.



Дель Торо и режиссёр Андре Овредал — неплохой, но откровенно здесь наёмный постановщик «Демона внутри» и «Охотников на троллей» — работают примерно в пространстве Джеймса Вана, но, к счастью, не сваливаются в подражательство его эстетике, в последние годы откровенно доминирующей над жанром условно «глупого» хоррора. «Страшные истории для рассказа в темноте», вторя своему игривому названию, обращаются скорее к традиции Р.Л. Стайна и прочих детских ужастиков, впитавших в себя городские легенды и героев тех полуночных мифов, что дети так любят рассказывать друг другу перед сном. Собственно, магистральный сюжет фильма — челночный бег между такими вот ожившими историями. Эдакая серьёзная версия Goosebumps, где вместо йети и милых садовых гномиков — инфернальные чудовища прямиком из больной фантазии Стефана Геммела (иллюстратора оригинальных книг, чьи дизайны монстров Овредал с дель Торо перенесли почти досконально).



Как и всё те же Goosebumps, «Страшные истории» строят над обособленными страшилками единый нарратив, связывают их в одну большую метаисторию. Но в остальном они абсолютно точно следуют их эстетике: всё те же знакомые приёмы, всё те же лица, характеры и страхи. Которые, как ни странно, работают — оказывается, даже самую вторичную историю можно развернуть интересно, если у вас есть хороший рассказчик, а герои хотя бы в трёх случаях из пяти ведут себя как живые люди.



«Страшным историям» не хватает разве что банальной выразительной смелости: все встречи с монстрами и прочие громкие «бу» интересны концептуально (бесконечный кукурузный лабиринт, зеркальный мир, где героиня примеряет другую личность), но они будто боятся развить идею чуть дальше простого концепта, спеша перейти к следующей главе и следующему «бу». Фильм вообще очень неусидчивый — он вечно скачет от событию к события и без лишних раздумий сметает с пути персонажей ещё до того, как зритель поймёт, что к чему.



Освободившийся хронометраж Овредал и дель Торо используют своеобразно: их «Страшные истории» с навязчивой регулярностью напоминают зрителям, что на дворе вообще-то закат 60-х, Никсон вот-вот пойдёт на второй срок, а во Вьетнаме бушует кровавая война. Радиоволны бубнят смыслы, по телевизору им вторит лучезарная улыбка консервативного президента — и всё это до поры до времени выглядит лишним, странным, коряво привязанным к совершенно неполитической истории о детях, которых терроризирует старая книга. Даже тот факт, что один из героев — призывник-уклонист, скорее работает как источник инстинктивного страха, чем как какое-либо заявление.



Заявление будет потом: почти что в самом конце «Страшные истории» вдруг произносят нарочито двусмысленную речь о том, как важно не скрывать правду и не копить в себе праведный гнев, а горько-сладкий финал в том числе намекает, что страна, в отличие от главных героев, ничему не научилась. Хорошо, Гильермо, не уверены, что это было необходимо, но мы тебя выслушали — а теперь иди и сними уже чёртовы «Хребты безумия».

Текст: Ефим Гугнин