Пишу в поезде, еду без билета, дал на лапу проводнице.
Для себя пишу, привык к ежедневным отчетам. Напишу — прочитаю, как это
все выглядит со стороны.
Я врач в поселковой больнице, главный и
единственный, только чёрта с два я вам вернусь туда. А, ну да, еще
вечно беременная курица с глазами-плошками — акушер-гинеколог, из
местных. Если кто в поселке забеременеет — идут к ней, чай пить и на
мужей жаловаться. А если осложнения — это ко мне. Я ж и терапевт, и ЛОР,
и хирург. И патологоанатом. Рядом лес рубят под заводскую стройку — так
работники тоже ко мне. Один из десяти по-русски понимает. Зато платят
наличными, я из этих денег местных мужиков в санитары нанимаю, чтоб
физическая сила под рукой была.
Сегодня двое притащили третьего.
Со стройки. Они там в вагонах живут, вот эти вроде как соседи.
Несколько дней назад в лес пошли, по грибы. Грибов им захотелось.
Грибочков. Разошлись по сторонам. Тут этот, которого принесли, орет. В
топь угодил, запнулся о корягу — и прямо спиной. Вытащили. Вся спина в
черной жиже — щиплет, говорит. Пока до вагонов своих дошли, ему
поплохело. Водкой подлечили. На следующий день ходил сонный, в глазах
темнело, бригадир отправил в отгул. Вечером упал на пол, в горле
захрипело, сознание потерял. Соседи, идиоты, решили, что сон — лучшее
лекарство. После водки, надо полагать. Утром проснулись — он у своей
койки стоит, к ним спиной. Звали, не дозвались. Простые люди, не
отвечает человек — значит, не хочет! Ушли на смену.
Возвращались
в вагончик, слышали, что он там ходит. Зашли — стоит в углу. Лицом в
угол. И вслед за их движением спиной поворачивается. Попробовали к нему
подойти — он так, задом наперед, и прыгнул.
Ко мне его
притащили связанным. Санитары, которые встретили эту троицу, уже
готовили смирительную рубашку. Он висел у них на руках, хрипя, но когда
вошел я — выпрямился и посмотрел на меня... Спиной посмотрел, спиной. То
самое движение, которым человек оборачивается, чтобы взглянуть на
кого-то и замирает, уставившись. Но его голова была вяло опущена, а
спина — напряжена, и эта спина поворачивалась за мной, куда бы я ни шел.
Мало того — она хотела добраться до меня.
Как люди ходят задом
наперед? Сгибают ногу, отводят назад, нащупывают опору. Здесь было
иначе: спина рвалась ко мне из рук санитаров, пытаясь выбросить ноги
так, словно они должны были гнуться в обратную сторону. Но они не
гнулись.
Под одеждой спина оказалась покрыта черными бородавками. От плеч до копчика — плоские и выпуклые, размером с горошину.
Я приказал «обработать», чувствуя, что санитары вот-вот взбунтуются. На
такое они не нанимались. Но мне на их нежные чувства было наплевать —
смотрела-то она на меня.
Во время обработки спиртом лесоруб поднимался на коленях и локтях, наклонялся в мою сторону, выгибался горбом.
Закатали в рубашку, заперли в холодный подвал — вытрезвитель, он же
морг. К ночи лесоруб скончался. Я зафиксировал факт смерти, велел
санитарам обмыть тело и стал думать, как сделать так, чтобы мне его не
вскрывать. Чтобы спихнуть его на районную больницу, мне нужна была
причина. Чтоб найти причину — нужно было его вскрыть. Замкнутый круг.
Я заполнил все бумаги, накачался чаем, открыл дешевый подаренный
коньяк. В два часа ночи решил, что боязнь трупов — это как раз то, чего
мне в жизни не хватало. Взял инструменты, бланки и пошел.
Дернуло меня, когда уже руку на засов положил. Вот оно, передо мной —
окошко в двери морга-вытрезвителя. Закрытое на шпингалет, закрашенное
слоями краски — не пользовались никогда. Так почему не сейчас?
Скальпелем расковырял краску.
Она стояла в метре от двери.
Голова человека болталась на безжизненной шее, руки висели веревками, но
голая спина и ноги с выступающими на них бородавками смотрели очень
внимательно.
Я даже не знаю, куда едет поезд. Я не завидую тому,
кто завтра полезет в морг. Может, хватит ума заглянуть в окошко. Я же
не хочу касаться этой дряни никаким образом. И не ищите меня, пропал.