15 лет назад на Каннском кинофестивале состоялась премьера фильма Гильермо дель Торо «Лабиринт Фавна». В книги дель Торо «Кабинет редкостей. Мои зарисовки, коллекции и другие одержимости» о его создании мексиканский сказочник рассказывает о своих фильмах, нереализованных проектах и образах, а также показывает и комментирует свои рабочие блокноты. Ниже представлены фрагменты, посвященные монстрам и необычным существам.

О Бледном человеке

Изначально Бледный человек мог выглядеть по-другому. В первых рисунках глаза были у него на лице. Идея была в том, что само тело у него полужидкое, как вязкая жижа, которая бы перетекала, и глаза все время двигались и находились постоянно на разной высоте. Это напоминает предтеч символистов. Эти художники были намного раньше, но они очень сильно повлияли на этот образ. Глаза играют важную роль в сказках. Есть сказка под названием «Одноглазка, Двуглазка и Трехглазка» про трех сестер: одна из них родилась с одним глазом, другая — с двумя, третья — с тремя. И именно ту, что с двумя глазами, у них в семье считали уродцем. И в древнегреческой мифологии тоже много созданий, у которых глаз нет вовсе или есть только один — циклопы, горгоны, например.

О споре с коллегами и совете жены

Изначально у Бледного человека должно было быть человеческое лицо, и ребята из DDT вылепили его голову. А я нарисовал эту голову, но без лица. Потом перерисовал это менее детально и отправил в DDT по почте или по факсу. Это был один из тех двух раз, когда мы повздорили, потому что они очень много трудились над этой моделью. Это была голова старика, и она им очень нравилась. Они ответили мне: «Послушай, это совершенно бесчеловечно. Мы столько работали». А я сказал: «Доверьтесь мне, оно того стоит». А настаивал я, чтобы они все переделали, и вот почему. Я обедал с женой. Я уже видел модель, и она мне очень понравилась. Это была великолепная голова старика. За обедом у меня был с собой рисунок — примерно такой, как в блокноте, только с лицом. Я смотрел на него и говорил жене: «У меня есть два варианта. Один — это старик с культями на месте кистей. Деревянные кисти рук лежат перед ним на тарелке, он прикладывает их к запястьям, и они оживают. Или можно убрать его лицо и положить перед ним на тарелку глаза, пусть он их прикладывает к лицу». И она сказала: «Тарелка с глазами мне нравится больше». А потом я подумал, почему бы не добавить стигматы, он ведь как бы священник. И все сошлось.

Об образе Фавна

По рисункам также можно заметить, как менялся образ Фавна. В самом начале он был почти как Хеллбой — крутой такой, мускулистый и с большими рогами. В DDT сделали элегантное хрупкое создание. Я все время увеличивал его, чтобы скрыть механику. И они сказали: «Наверное, мы сможем сделать голову так, чтобы актер мог управлять ее ртом. Мы можем сделать такую изящную голову». И, должен сказать, без них Фавн получился бы совсем другим. Они мастера своего дела. И я знал, что только Даг Джонс сумеет сыграть Фавна, потому что видел, как чутко он играл Эйба Сапиена.

О смысле фильма и роли художника

Мне кажется, «Лабиринт Фавна» отражает изначальный принцип: по большому счету с точки зрения геологических эпох мы все ничего не значим. Другими словами, рано или поздно, когда нас всех уже давно не будет на свете, самый потрепанный блокнот будет не менее ценен, чем все собрание сочинений Диккенса или Шекспира. Сколько-то геологических эпох спустя, по прошествии пяти миллионов лет, мы все будем всего лишь культурным слоем в земной плите, который, возможно, никто так и не обнаружит. Все, что мы можем, — это менять мир понемногу. Ни одно произведение искусства не способно изменить мир так, чтобы это имело значение в геологическом масштабе. Вот почему Фавн говорит, что Офелия изменила мир очень, очень незначительно. Например, остались люди, которые помнят ее, и крохотный цветок расцвел на инжирном дереве из-за нее, потому что она убила жабу. Это крохотные, незаметные перемены, но в фильме говорится, что ее короткая жизнь оставила след в этом мире для тех, кто знает, где искать. Думаю, это относится ко всем нам. Художник меняет мир лишь самую малость. Думать «О, мой труд так важен!» — значит заблуждаться. В самом деле? В насколько отдаленной перспективе он важен? В смысле кто сейчас помнит великих поэтов-трицератопсов?