Бульон
19:16
Бульон
Категория: Страшные истории Автор: Admin 06.12.2015 Просмотры: 1746
Что-то чавкнуло, вроде над самым ухом. Рома вздрогнул. Поднял веки и заморгал – свет с непривычки яркий. Пассажиры, как рыбы в аквариуме. Все одинаковые.
И лужа рвоты в проходе. Бомж опять забулькал и Рома стал разглядывать часы, чтоб отвлечься от зрелища. С Машкой выбирали – «Casio», спортивные.
Почти десять натикало. Так, еще пять станций, и еще четверть часа идти в потемках. А завтра на работу – неохота-а...
Мужичок, бородка клинышком, глядел на рвоту поверх кругляшей очков. Он только-только зашел, весь в собственных мыслях, и гадость заметил не сразу. Легко представить: он точно с таким же презрением наблюдает за тараканом, когда бедняга скребет лапками, выбираясь из раковины на кухне.
«Вылитый Чехов», – подумал Рома.
Грустно. С Машкой еще поругались. На ровном месте, безо всякой причины - может, надоели друг другу за два года?
«Писатель» скривил рот. Прижал к животу видавший виды дипломат и полез в карман. Выудил мятый платок и стер дрянь с ботинка.
Рядом с Чеховым сидела женщина с усталым лицом и катышками туши на нижних веках. Лужица лизнула носок ее «лодочки». Все внимание дама сосредоточила на страничках томика, вагон для нее существовать перестал. Цветастая обложка, мягкий потрепанный переплет. Раздутый баул на коленях, из потертого кожзама.
Пассажиры как статуи, лица серые. Сразу видно, что одного и того же «разлива» люди, что бы ни строила из себя вон та блондиночка, например.
Если бы не ссора с любимой, Рома и вовсе бы не стал задумываться о высших материях и прочем. Тяжесть прямо в груди. Вздохнул и продолжил разглядывать окружающих, от скуки.
Паренек в черной майке – впереди волк на фоне огромной луны. Волосы длинные, в хвостик собраны. Наушники, спрятанные в недрах шевелюры, исторгают переливы рифов, стук барабанов, рычит вокалист. На весь вагон какофония.
Рвота перебивала запах бомжа, что продолжал мирно посапывать в уголке.
– Напьются и гадят, алкаши проклятущие! – возмущалась бабка, проталкивая к выходу двухколесную тачку с клетчатым баулом. У бабок всегда дела: утром в час пик, вечером, когда все едут с работы – тоже. И обязательно с тележками, необъятными сумками. – Штрафы надо с них брать… А ты ноги-то убери, ишь расселся! – бабка зацепила тачкой икру белобрысого толстяка с оспинами на лице. Он, не отрывая взгляда от дисплея, пробурчал:
– А пошла ты, – но карга не услышала.
Тачка стукнула колесами по платформе и едва не перевернулась. Поток людей равнодушно обтекал замешкавшуюся старуху, а та воевала с колесами «тачанки». Рома видел, как шевелится морщинистая прорезь рта.
– Следующая станция - «Площадь 1905 года». Уважаемые пассажиры! Уступайте места пожилым людям, беременным женщинам, пассажирам с детьми и инвалидам!» – проговорил механический женский голос. Он Роме никогда не нравился, а сейчас так и вовсе показался зловещим.
И насмешливым.
Тут Чехов вскрикнул и задергал ногой. Кто-то зевнул. У блондиночки непрерывно вибрировал мобильник – наверное, сообщения в «ватсапе».
– Что это за дрянь, а? – вытаращил мужичок глаза.
Лужа ползет. Рома протер глаза: как спать хочется! Перевел взгляд. Азиата не сразу увидел: узбек, в грязноватой футболке, зенки как у насекомого. Зырк-зырк по сторонам.
– Башмак прожгла, – продолжал недоумевать Чехов. На него – ноль внимания. Как, бывает, даже не взглянут в сторону баянистов-попрошаек или цыганок, клянчащих «рыбенку на апирацыю».
Кому какое дело?
Парень с наушниками качал хвостом в ритм музыки. Незаметно так, как будто в такт движению поезда. Рюкзак на коленях держит – мешок с завязками и лямками. Эту песню Рома узнал: Оззи Осборн, «Crazy train». Только с Машей недавно передачу смотрели про рок-звезд.
Толстяк с оспинами продолжал пролистывать ленту «Вконтакте». Поднял взгляд на рокера, скривил губы. Еще дальше сидела та блондинка. Ногти длиннющие, разноцветные. Волосы выбелены, а рот сочится ядовито-розовой помадой. Короткая юбка, сквозь майку просвечивает бюстгалтер. На волосах солнечные очки, стекла как блюдца.
Чехов меж тем задвигал ноздрями. Как будто уловил запах горелого, с той же кухни. Лицо чуть покраснело и припухло, даже морщины разгладились. Блевотина ползла по проходу, непереваренные кусочки (страшно представить чего) подрагивали, как зажарка в кипящем рассольнике.
Чехов поднял голову и встретился взглядом с Ромой.
– Жжет, – сообщил он. Снял оправу очков, протер стекла. Водрузил на место, состыковал с двумя отметинами на переносице. – Ай!
Щеки у Ромы горели. Может, оттого что Чехов не оправдал ожиданий: особого интеллекта в голосе «писателя» не слыхать. Может, из-за того что Чехов привлек внимание немногочисленной публики.
Блондинка перемалывает жвачку: хлоп! Лохмотья пузыря залепили влажные губы.
– Кто?
– Эта… гадость, – Чехов наморщил нос. – О боже! – он отбросил дипломат и, наступив на задник, швырнул ботинок в хвост вагона, как футбольный мяч. Штиблет ударил в заблокированную дверь в никуда – вагон-то последний, – и приземлился рядом с бомжом.
Тот даже ухом не повел. Голова трясется. И кажется, по бороде текут слюни (остатки желчи?) – присматриваться Рома не стал.
Достаточно уж на сегодня увидел. И еще этот сумасшедший Чехов.
Толстяк с оспинами мигом камеру врубил и снимает исподтишка. Ухмылка на лице, мутноватые глазки прищурены.
Женщина с детективчиком подняла взгляд. Моргнула пару раз (часть катышков туши осыпалась) и снова прилипла к страницам. Рокер продолжал кивать в такт Осборну.
– Ну да. Сами посмотрите! – Чехов задрал ногу и выставил на всеобщее обозрение не слишком чистый носок, с обширной дырой на пятке. Сама кожа неожиданно розовая, лоснится. – Видите?
– Угу, – кивнул Рома. – Вижу.
Надменно-грозный вид Чехов уже утратил, глаза забегали под бифокальными стеклами. А поезд летит себе вперед.
Мигнул свет. Лампы на мгновение погасли, и в вагон со всех сторон поползла чернота. В груди у Ромы назревал холодочек.
Ноздри уловили вонь носка, а перед глазами возникла пятка. Почему она такая …розовая?
Лампы вспыхнули, узбек закашлялся. Зырк-зырк опять.
Чехов вскрикнул. Вскочил с лавки и, припадая на босую стопу, рванул к дверям. Под дряблыми щеками, чуть тронутыми пеплом щетины, заиграли желваки.
От лужи теперь шел пар. Башмак «писателя» скукожился: кожа трескалась, подметка рассыпалась, как хлопья горелого картона.
Блондинка завизжала и выронила мобильник – лужа липла к ее сандалиям. У Чехова запрыгала верхняя губа. Следом взвизгнула Читательница. Томик взметнул крыльями-страницами и упал в блевотину.
Брызги попали Роме на джинсы, он тут же вскочил и стал отряхивать штанины.
По ткани поползли прорехи. Парусина разъезжалась, как истлевшее тряпье, пуская нитки. Запекло и ладони.
Толстяк с оспинами вел прямой репортаж с места событий, снимал теперь уже без ухмылки, с сосредоточенным видом.
Лужа меж тем поплыла к Чехову. Видно, вкус понравился больше всего. Чехов завизжал и вскочил на лавчонку, цепляясь за поручни волосатенькими, тоненькими, как у кузнечика лапками. Он чуть не потерял равновесие, а субстанция зашипела, как раздраженная кошка. К потолку поднимались завитки испарений, и запахло… чем же запахло?
Блондинка и Читательница завизжали и кинулись к двери между вагонами.
Блондинка задергала ручку. Ее кофточка и юбка расползлись еще быстрей, чем джинсы у Ромки. Теперь бахрома сплошная, переплетенная паутиной синтетики. Читательница лупила по стеклу двери так, что на ней остались отпечатки. Маслянистые, розовые.
До Ромы не сразу дошло, что это кровь.
Лужа меж тем оставила Чехова в покое и потекла к женщинам. Толстяк запрыгнул на лавку и, обнимая поручень, продолжал снимать. Кажется, все его существование зависело от «видоса», а судя по морщинам на лбу, напряжен он был чрезвычайно.
Крики баб привлекли людей из другого вагона. Мужик в мятой кепке поглядел и отвернулся. Женщина – его жена? – состроила гримасу и повертела пальцем у виска.
«Самсунг» Блондинки пузырился в луже. Та поменяла цвет – порыжела. Рома сглотнул, глядя на мерзость. Бульбы, пузырьки. Лопнул один, другой.
Лужа забурлила и увеличилась в размерах. Как тесто вспухла.
Рома не замечал, что уже давно стоит на лавочке, сжимая поручень.
От гадости вовсю валит пар. Бомж так и сидит в углу, голову свесил еще ниже. Лужа подъедает разбитые кроссовки, а он почему-то молчит.
Стекла запотели, на них блестят кружки ламп. Оттуда же на Рому пугливо таращится размытая фигура – собственное отражение.
Из подмышки соскользнула капелька пота, пощекотала бок.
«Сырое, подгоревшее мясо – вот чем пахнет».
Блондинка отпихнула Читательницу и, гремя сандалиями запрыгнула на лавку. По точеным бедрам цвета кофе, сдобренного сливками, ползли бутоны: кожа раскрывала алые лепестки, и те распухали.
Блондинка не замечала. Очки упали с головы, и пластик зашипел, плавясь.
Утратив остатки пафоса, девушка завизжала.
Уже не холодочек – шершавая ледышка царапает грудь изнутри. Лужа плещет в проходе, разъедает крепления поручней. Рома подметил избирательность «бульона». Как будто дрянь эта с толикой РАЗУМА.
Разъедает только то, что представляет интерес.
Рокер доселе наблюдал за происходящим будто бы спокойно. Возможно, задремал под переливы и скрипы виолончелей («I don’t care, i don’t care», - рычал солист). Но теперь рокер закинул мешок за плечи и вскочил лавку рядом с Ромой.
Вытащил наушник. Ошалело уставился сначала под ноги, а потом на Рому:
– Что за хренота? – облизнул губы. Тряхнул хвостом и втоптал «говнодавы» в дерево лавочки. – А, чувак?
– Не знаю, – ответил Рома. Перевел взгляд на бомжа. Лицо спрятано в волосах и бороде, вместо штанов обрывки тряпья и сквозь них видно как лопаются волдыри. Течет гной и сукровица, кожа отстает клейкими лоскутами. Стопа разъедена, проглядывают желтые кости пальцев и пучки сухожилий.
Лужа пожирала бродягу. А он продолжал спать.
Голова безвольно висит, спина будто приклеена к стенке. Рома почему-то вспомнил про ленту, облепленную мухами. Висит такая на кухне - липкие завитки, пахнущие химикатами.
Рокер вытащил второй наушник, и оба повисли над пастью волка. Завывали гитарные рифы, стонали скрипки, неистовствовал барабанщик. Толстяк-оператор так и обнимал поручень на противоположной стороне вагона. Мобильник уже спрятал. Краснота оспин на желтоватой роже стала еще ярче.
– Парни, – прохрипел он. – Шо за фигня? Разъедает, а?
– Тот тип выблевал, – Рома кивнул в сторону бомжа. – Вроде.
Чехов меж тем закусывал губы, поглядывая на бульон.
А он кипел.
Блондинка пищала. Из раны на бедрах тек сок. Одежду почти полностью разъело, вместо юбки – лапшичка. Трусики белые.
«Хорошие девочки носят только белые трусики», – всплыла фраза.
– Что такое?! – завизжала домохозяйка. – ЧТООО ТАКООООООАААЯ?!
До этого все проходило по большей части в возне, сопровождаемой лишь стуком колес и музыкой из наушников. Крик вдохнул жизни в картину.
Добавил щепотку пикантной остроты.
– Она жжет, – бормотал Чехов, поправляя очки и глядя под ноги. – Жжет!
Бомж затрясся. На коже местами прорехи, и каждое волоконце мышцы, каждая связочка вибрирует. Глаза взорвались фонтанчиками едкой мерзости. Рокеру попало на рюкзак, а шею защитил хвост. Волосы тут же съежились, как от спички.
– МЫ ВСЕ УМРЕМ? ГОСПОДИ, ЛЮДИИИ!
– Снимай рюкзак! – гаркнул Рома. Рокер осоловело уставился на него, икнул:
– Это на самом деле происходит? Или у меня приход?
Аппетит у бульона разошелся не на шутку. А может в дело вступили дополнительные ПИЩЕВАРИТЕЛЬНЫЕ реакции. В полу образовалась дыра, и часть бульона упала туда, в компанию к рельсам.
– К-какой там п-прих-хо-од!
Лавка под Читательницей перекосилась. Женщина пошатнулась на каблуках лодочек и плюхнулась в жижу. Забарахталась, все еще не понимая, чем грозит малейшее промедление.
Бульон зашипел и взялся за дело. Кожа потекла как воск, мясо полезло, как сырая начинка из кишки колбасы. Читательница вопила не по-кликушески, уже взаправду – и не от страха, а от нестерпимой боли.
На лавку она влезть уже не могла. Так, поползла на четвереньках, мазнула ладонью по сидению. На пузырящуюся фаршем спину стек скальп-мочалка, а Блондинка взвизгнула и брезгливо поджала ножку.
А когда Читательница протянула дрожащие пальцы со стекающей краснотой чуть ближе к туфле, Блондинка впечатала каблук в кисть.
Сделала она это зря.
Из кисти, как из жарящейся на сковороде котлеты, брызнул сок. Много сока.
Сначала он стал жечь внутреннюю часть бедер девушки, следом – трусики. Блондинка зашаталась на каблуках. Чехов мог бы поддержать ее, только руку протяни. Но его больше волновал дипломат – «писатель» до сих пор держал сокровище под мышкой, а свободной рукой цеплялся за поручень.
«Может, у него там рукописи», – подумал Рома. И тут же приступ смеха напал. Если б Рома не подавил спазм, то сознание точно захватил бы шквал истерики.
Так что, все просто наблюдали, как бесконечно долго машет руками Блондинка, как все шире и шире открывает влажно блестящий рот, как порхают ресницы, как гнется спина...
Кому какая разница?
И – плюх! Чавк!
Упала на полуразложившуюся, но все еще живую Читательницу. Рома вспомнил какое-то шоу – бабские бои в бассейне, наполненном грязью. Вот сейчас он наблюдал что-то вроде этого, только в томатной пасте. Блондинка визжала и трепыхалась, но, в отличие от Читательницы, вскочила резво.
Жижа глодала ее бедра, текло сало. Трусики давно лопнули, и ягодицы Блондинки выглядели бы заманчиво, если б не пятна поджаренной до черноты кожи.
Бедняжка попыталась залезть на лавку, но Чехов ткнул ее б о с о й пяткой в лицо. Блондинка сделала шаг назад и провалилась в дыру. Послышался скрежет, как будто болгарка взрезала металл, а следом хруст.
И гортанный крик.
Брызги фонтаном. На потолок ляпнули, рядом с люком. Рома прикрылся, но все равно капельки попали на лоб и стали щипать кожу. Досталось и циферблату «Casio».
Жижа теперь в самом деле, как тесто: загустевшее, ноздреватое. Пуховое одеяло на полу. Тут и там островки костей, сизо-фиолетовые комки кишок. Пахнуло паленой шерстью.
Топот колес слышен громче. Туду-туту, туду-туту. Поезд будто бы едет медленней.
Мелькнули огни за окнами. Не видать что там, стекла-то запотели. Часть киселя скопилась у выхода, под самими дверьми, будто поджидая новых пассажиров.
От бомжа текли новые и новые струйки.
– У меня галюны, да? – тупо повторил Рокер. – Да или нет?
Наушник у него уже молчал. Видно, плейлист закончился.
– Станция «Площадь 1905 года», – пропела женщина-из-динамиков. – Следующая станция – «Строителей». При выходе из вагонов не забывайте свои вещи и части тела! - Динамик хрюкнул.
У Ромы все поплыло перед глазами.
Среагировать должным образом успел лишь узбек. Прыгнул, зацепился за поручень, но немного не рассчитал, а может, ладони вспотели. Чирканул макушкой железку над выходом и упал в дверях. Тут же застрекотал, затарахтел на своем наречии. Еще один прыжок, кого-то оттолкнул.
Удивленный женский возглас, мат.
(части тела части тела)
– ПОМОГИТЕ! – заорал Рома, очнувшись. Сам он никак не мог решиться действовать: вот сбоку дверь, открытая, но выход стережет бульон, а узбек все верещит. И еще женщина кричит. Диспетчер, наверное. Глаза у толстяка уже как блюдца.
– Осторожно, двери закрываются. – Сомкнулись створки, поезд тронулся. За стенками аквариума проплыли огни платформы.
– Она жжет, – повторил свою присказку Чехов, скидывая второй ботинок. Переступил босыми пальцами, пару шажков сделал.
И заорал, конечно. Потому что мелкие лужицы собрались уже и на сидении и теперь чуть ли не в салочки играли, охотясь за подошвами «писателя». Он вытанцовывал на скамье, перехватывая поручень. Рома подумал о бабке, которая вышла за пару секунд до начала представления. Повезло.
Жижа поигрывала массой, распухала.
Самолеты, которые падают, редко когда бывают заполнены даже на половину. И с «аварийными» вагонами поездов, салонами автобусов – то же самое.
«У людей есть чутье. Шестое чувство», – доказывал какой-то тип из передачи.
Но Рома им, похоже, не обладал. В вагоне теперь только они, вчетвером: толстяк, рокер, Чехов. Если не считать бомжа. Он ведь …мертв?
Ай да узбек, как сиганул! Даже он спасся. Или ему и сейчас разъедает ноги лужа?
А может, он уже заражен, как и бомж? Узбека заберут в больницу, и там сегодняшнее веселье получит продолжение. Эпидемия…
Рома переступил. Руки уже затекли, мурашки бегают. Стекло блеснуло, отражая свет ламп.
Раздался скрежет, и вагон перекосило на правый край. Чехов взмахнул руками, но не упал навзничь, а соскользнул на мгновение в «тесто». Тут же закричал громче и попытался выдернуть ногу, но бульон держал стопу почище трясины, а на коже чуть выше щиколотки появились пузыри.
Брызнула кровь. Рома отвернулся. Его и самого затошнило, а еще он хотел оглохнуть.
Бродяга почти полностью растворился: в углу скелет с лоскутами мяса и веревочками сухожилий. А голова – целая. Бутафорская как будто. Рома шагнул к Чехову, протянул руку. Тот тянул ногу изо всех сил, всхлипывая. Очки слетели и исчезли в бульоне. Дипломат тоже выскользнул из пальцев. Лицо у мужчины казалось теперь другим: бородка, да, но с Чеховым теперь ничего общего. Пустое и невыразительное, как у манекена.
Он цеплялся за кисть, а Ромка сжимал поручень, скрежеща зубами. В свою очередь, рокер тоже держал Рому, поперек живота. Толстяк же кричал:
– Брось козла! Брось! – глаза у него бешено вращались, будто выпутываясь из складок жира. – Бросай сучару!
Из брючины Чехова полезли нитки. По белесой, как брюхо сельди, икроножной мышце, поползли пузыри. Кожа в натяг. Рома, стиснув челюсть, тянул мужичка на себя.
Кожа треснула.
Бульон будто жиденьким кетчупом взбрызнули.
– Брось, брось! – повторял толстяк. А потом расхохотался.
Пустые, беззащитные глаза умоляли не отпускать. На губах у несчастного выступила пена, а потом хрустнула кость. И в щелках между веками замелькал желтоватый белок. Чехов кашлянул и затрясся всем телом, в диком танце.
Рома разжал пальцы скорее машинально.
И вновь отвернулся.
«Люди эти, Читательница, Блондинка и Чехов – домой уже не попадут. Родственники ждут, а они уже никогда не приедут».
Пролетали искры за стеклом, и тут же исчезали. Мелькали мысли. Вагон полз по инерции, и теперь к тошнотворному запаху брожения освежеванного мяса добавился еще и запах гари.
Вагон тряхнуло еще раз. Теперь уже ясно: пожар. Возможно, возгорание произошло от трения, или же бульон заголил провода и замкнуло.
В окошко створок, те, что между вагонами, заглядывает темнота тоннеля. Подсохшие отпечатки ладоней на стекле – в тех местах, куда молотила Читательница.
Гадость, в конце концов, разъела сцепку.
Еще Рома видел сизые завитки. Ползут из щелей на потолке, из щелей вокруг плафонов ламп, ползут из-под обшивки стенок.
Так что теперь к мареву примешался дым, и под потолком висел густой зеленовато-желтый смог. Плотный, хоть карабкайся.
– Люк, – рокер толкнул Рому под бок локтем. – Через люк погнали. Подсади, чувак!
В смоге проступали смутные очертания толстяка. Он продолжал хихикать так, как будто у него в самом деле был ПРИХОД. Бульон распухал и шкворчал прямо под сидением. Рокер полез как макака. Рома подсаживал парня. На одной ладони лопнули пузыри-водянки, и плоть раздражал протектор подошвы.
Единственный выход. Но скорее всего – закрыт, как и дверь. И машинист, знает ли он, что вагон оторвался? В кабине панель, индикаторы… Если знает, то он и диспетчерам сообщил. А те вызвали спасателей и «Скорую» вызвали, узбеку. Спрашивают – «что случилось?» - а он по-русски ни бельмеса.
Рокер толкнул люк. Раз, другой. Ручки тоненькие, голубые жилки у запястий. И татуировка, зелено-малиновое пятно на предплечье.
Толстяк хихикает, блевотина шипит. Рома дрожит от напряжения:
– Быстрее!
Бульон лежит себе, мирно поджидает.
Очертания, очертания… Неровная линия - разрез пасти. Кривится в ухмылке. Глаза, будто потыкали скалкой в тесто. Рома закашлялся, аж слезы выступили.
Показалось?..
Толстяк продолжал гоготать, кашляя и фыркая. Он махал руками в попытке разогнать дым, но куда там. Рома всегда недоумевал, как это от замыкания сгорают поезда, и что в них вообще может гореть.
Но теперь понял: все подряд. Пластик. Резина. Краска на поручнях. Бумажные объявления в файликах, с планом эвакуации и прочей чушью.
Должна сработать система пожаротушения. Но вот уже первые, еще пока осторожные, не уверовавшие в свою силу язычки пламени полезли из-под панели обшивки. Тут и там. Будто заигрывают.
Может, в нью-йоркском метро эта противопожарная система и есть. Или в Лондонской подземке.
Там и между вагонами можно спокойно ходить, двери не заварены. Там и люк в потолке откроется с полтычка.
Крак-цванк!
– Есть, – сквозь хриплый кашель донесся голос рокера. – Я помогу тебе тоже, чувак. Я не убегу...
– ЛЕЗЬ Б…ТЬ! – Рома обливался потом и кашлял. Глаза ползли из орбит, белок щипало как от мыла.
Вспышка со стороны толстяка. Видно, решил сделать селфи. И снова перекаты смешков. Наслаиваются друг на друга, дробные.
Рокер помахал ладонью, но пелену тумана так не разгонишь. Что-то еще коротнуло. Специфический звук, будто сумасшедшую цикаду заело на высокой ноте. Рокер оттолкнулся от Ромки, ботинок мазнул по шее. Рома пошатнулся и чуть не свалился в кисель.
Равновесие. Равновесие.
Вагон задрожал и только сейчас остановился, замер. Бульон в дыру не падал, затаился под лавками. Часть смеси безжизненным (на первый взгляд) ковром покрывала пол в проходе. Как раз над ним и мотались ботинки рокера.
Рома подумал, что времени не так много. Ведь может догнать ДРУГОЙ поезд. Если машиниста не предупредили, то…
…состав сметет обгоревший остов вагона, как спичечный коробок.
На помощь рокера Рома не очень-то рассчитывал. Лишь бы побыстрее вылез. Кислороду все меньше и меньше… Что там нужно, дышать через влажный платок? А чем его смочить?
– Сукин сын! Ты, хипстер? Але, шваль! – заорал вдруг толстяк. – Куда полез, ж-жидяра?! – он уцепился за щиколотки паренька. Тот уже почти вылез, и теперь вскрикнул. Забарабанил по крыше, как будто исполнял вступление к очередной композиции. Толстяк хватал брыкающиеся ноги, стоя на краешке лавки.
Рокер чуть раскачался и впечатал «говнодав» в живот толстяку. Тот и внимания не обратил. Потный, глаза из орбит ползут. Рокер каким-то чудом висел, вгрызался в обшивку вагона.
А Рома закашлялся. Ничего не видно, пелена. В голове туман и плевать теперь: и на происходящее, и на то, выберется ли он из вагона. Надо как-то помочь рокеру…
(машка машенька мама)
Какая разница?
И когда толстяк и рокер плюхнулись в жижу, Рома тоже никаких эмоций не испытал. Сознание уносят эфиры паленой резины.
Беззвучно раззявленные рты. Брызги попадают на кожу, растворяют остатки одежды и жгут, жгут.
Помнил, как повис, болтая кедами. Подтягивал тело, благо турники уважал. Но сейчас мышцы подчинялись нехотя – проще наверно, пробежать стометровку под водой.
Тело смирилось. Каждую клеточку пропитывало вкрадчивое безразличие и приятная истома расслабленности.
И лишь крохотная искорка разума без устали тянула за собой бесполезный мешок с костями, подбадривала, орала, как сержант на духа.
Крыша, железо. Обожгло живот и грудь. Рома на четвереньках подполз к краю. Чуть не съехал вниз. Отдышаться…
Пауза…
…лезай!
Вагон содрогнулся.
В–вух!
Полопались стекла. Пламя вырвалось, как разбушевавшийся пьяница из бара. Зазвенели осколки.
Но в огне больше гонору, чем силы.
Рома привстал и поковылял, как шимпанзе: придерживается пальцами за крышу, спина согнута. А металл с каждой секундой все горячее, накаляется как сковорода.
Что-то пискнуло. А следом – крик. Разноголосый хор толпы. И женские голоса и мужские. Надтреснутые, звонкие, хриплые.
Рома сполз по борту вагона. Свез кожу на груди, еще больше разодрал живот. Ладони превратились в кровоточащие половинки блинницы.
Боль о себе знать не дала, но и удивляться некогда. Рома побежал от вагона прочь. И с каждым глотком сырого, как из погреба воздуха, разум просыпался. Бодрей застучала кровь в висках, и вот уже сердце в самой глотке.
Оглянулся. Вагон охватило пламя. Внутри мечется фигура, а голоса кричат, и тоннельное эхо искажает и усиливает их, насмехается над ними, и над самим Ромкой.
Бульон выпал в окно. И пополз. Это Рома успел заметить. И тут же от затылка, вниз по позвоночнику побежали мурашки. Застыл, не в силах оторвать взгляда от огня, который лизал визжащую массу.
Искорка разума повернула нужный рычаг. Чужие ноги и руки - ненужная оболочка, слабая, беззащитная…
…без разбору бежит в колее, «контактный рельс», а перед глазами прыгают радужные пятна, круги, сеточка пелены…
Впереди кругляш света. Шум, шум в ушах, стук. Рома кашлял, выплевывая легкие. Во рту привкус миндаля, яркое пятно все ближе и ближе.
Неужели вот так? Поезд?
Упал на колени и сжался, напряг мышцы. Отползти… С рельсов отползти…
– Хлопец! Прочь с путей! – чужие руки грубо рванули Рому, потащили в сторону. Увидел каску в царапинах, замелькал фонарик, а под пластиковым козырьком – простецкое лицо. Щетина и кожа красная, с порами-кратерами, такими крупными, что можно нырнуть и не всплыть никогда.
Это Рома и сделал. Прыгнул навстречу прохладе и мраку.
***
Домой Рома попал уже за полночь. Выслушал наставления «марлевой повязки» - медичка обработала раны холодненькой ваткой. Так удивительно – свез кожу, порезался, пара синяков, ожоги. И все.
Какой-то сердобольный малый на «девятке» подвез до самого подъезда.
Мама заохала, расцеловала…
Отключился Рома уже под утро.
***
П О Ж А Р в метро осветили со всех сторон, по всем каналам. Объявили день траура, сообщили о предполагаемых жертвах. И сказали, что тела обгорели до н е у з н а в а е м о с т и.
…родственников просят прибыть по адресу экспертиза опознание желающие помочь пострадавшим могут перевести деньги отправив СМС на короткий номер или…
Большое горе страна скорбит все вместе поддержим семьи горе зрелище оставить равнодушным уже сравнивают с катастрофой
Про бульон или его остатки – ни слова. Про узбека тоже. Показали черный остов вагона на станции (где-то там и часы, Машкин подарок), а мама только ладони к щекам прижала и головой покачивала.
Рома мимолетом ощутил в груди то же чувство, что и всегда, когда смотрел выпуски новостей. Упал самолет, и пассажиры разбились? Дотла сгорело здание? Землетрясение? Паводок затопил поселок, и жителей эвакуировали?
Не со мной. Ну и что.
Но сейчас уже не плевать. И совесть выпустила иголки, и тыкает, тыкает…
«Только я спасся»
А что сейчас чувствует таджик? Рома вспомнил его «насекомовские» глаза. Пожалуй, ни о чем подобном он не думает.
И все говорили, говорили. Мэр, губернатор, начальник службы спасения, машинист, диспетчеры, очевидцы. Рома вспомнил то разноголосое эхо, из тоннеля.
Последний крик бульона.
Возможно, потом ОН уполз в вентиляцию. Или попал в коллектор.
Или все-таки сгорел?
***
Через два дня открылась рвота. Рома почти не вставал с постели все это время, тело – сплошной ком боли. А тут, только с Машкой по телефону поговорил, и на тебе!
«Ну, хорошо хоть помирились», - бедняга поковылял в туалет, сдерживая позывы утробы. Маша кажется, и не поняла до конца, что произошло. Да и работа, работа… некогда думать.
Спустя пару часов болел пресс, жилы на шее. Блевотина не успевала разъедать фаянс унитаза, а пальцем попробовать... Рома боялся.
К вечеру, если станет хуже, он будет все знать наверняка.
Сейчас же – сразу дергал «бомбочку» слива.
И буквально видел, как дрянь бежит по трубам канализации, долго-долго, а потом накапливается в тоннелях, а после – просачивается в почву или впадает с потоком другого дерьма в речку…
И потом что-то происходит. Как-то же возник «бульон».
Когда мама вернется с работы, когда приедет Машка – обещала! – Рома будет знать точно, ВИРУС это или всего-навсего несварение желудка. Может, он как тот бомж, исторгнет лужу. Может и нет.
Да и кому есть разница.


Похожие материалы


Комментарии



Нет комментариев
avatar

Проверка тиц
Правила чата
Пользователи онлайн
Мини-чат
+Мини-чат
0
Онлайн: 2
Гостей: 2
Пользователей: 0